Пропонуємо Вашій увазі цикл оповідань Володимира Чернишенко "Записки Дон Жуана", які ввійшли в книгу "Желтый пес надежды". Збірка цікава тим, що репрезентує творчість трьох авторів - членів однієї родини. Це сам брат Володимир Чернишенко, його мати Леся Чернишенко та його вітчим Віктор Суддін. Проза дуже різна та цікава (як і світогляд авторів: якщо Володимир - християнин, то Віктор і Леся - агностики; сподіваємося, що наші та Ваші молитви за їхнє спасіння не будуть даремні). Світлина захопила брата Володимира під час "офіційної" презентації книги "Желтый пес надежды" 3 вересня 2014 року в залі Будинку Письменника (який щонеділі використовується як зібрання вірних УЛЦ у Харкові:)

 

 

 

 

 

 

 

Владимир Чернышенко

Записки Дон Жуана

Шерстяная дура

Это была самая привлекательная девушка на дискотеке. Какой-то умный человек пригласил в общежитие пединститута пожарное училище. Я думаю затем, чтоб немного с будущих училок сбить спесь. Меня привел сюда мой друг Павел.

Дебелые огнеборцы неспешно оглядывались по углам, будто ища очаги возгорания, нежный пол, собираясь кучками, перешептывался. Я тоскливо смотрел на красавицу в белых доконах. Было так понятно, что она не для меня, что я даже не мечтал «мне бы такую». Незнакомка отличалась «породистым» (небольшого размера и правильной формы) носом и ртом маленьким с подвёрнутыми к верху уголками.

Такие рисовали старорежимным ангелам. И как крылышки стрекозы, полупрозрачное платье делало девушку невесомой, что необычно при хорошо развитых женственных формах.

Включили музыку, в центре зала закружились первые пары, в те дни ещё практиковались парные танцы.

Я приготовился весь вечер простоять у стены, так как приглашать прелестную незнакомку не решался, а другие девушки потеряли для меня притягательность. К ней подлетали кавалеры, но она всех отшивала и вскоре в своём углу тоже осталась одна.          Я раздумывал над этим феноменом, когда услыхал рядом с собой:

— Вас можно пригласить? — маленький рот сильней изогнулся уголками кверху, девушка лукаво улыбалась.

Когда шок миновал, вместе с первым движением я обрёл дар речи.

— Меня зовут Олег, — обнял я её за талию.

— Люда, — она безошибочно включилась в ритм танца, — ты пожарник?

— Увы, у меня менее героическая профессия — будущий историк.

— Первоклашка? А я без пяти минут учительница.

«Она обращается на "ты", потому что считает меня мальчишкой», — огорчился я. Однако на следующий танец её пригласил.

— Наши бабы говорят, что ты чучмек, — легко порхала она над щербатым паркетом.

— Какие бабы?

— Из нашей комнаты. Ты грузин, или армянин?

— Обычно меня принимают за еврея.

— А на самом деле?

— Ничего экзотического, украинец.

— Мне ужасно нравится, когда у парня нос с горбинкой, — сказала она.

И так, мы понравились друг другу носами.

В перерыве между танцами она восхищенно запустила руку в мой чуб.

— Какой цыганёнок курчавенький!

Я, кажется, приобрёл ещё одну национальность.

Её собственные пушистые волосы светились вокруг головы нимбом.

Рядом с нами пожарник приглашал будущую училку в кафе. Мне не понравилась её реакция.

 — Что у вас девчонки выделываются?

— Я сама на первом курсе была жеманной, слава богу, в комнате нормальные девчонки, быстро отучили.

Через месяц я понял, что вытащил счастливый билет — Люда любила природу и в выходные мы шлялись по окрестным лесам. У неё была удивительно лёгкая для её пышных форм походка, и она не знала устали. Иногда собирала в мешочек листики деревьев, цветы, травинки

— Это зачем?

— Я умею засушивать так, что они не теряют цвет, вот увидишь, что из этого получится.

Будние вечера мы проводили на речке. Но мне не нравились пляжные компании парней с бутылкой. Люда временами прогуливалась мимо них, вызывая своей сексуальной внешностью шумное одобрение, порой непристойное. Я раздумывал, не пора ли набить кому-нибудь морду. Впрочем, больше пострадала бы моя собственная.

— Зачем ты выставляешься?- наконец не выдержал я.

Люда хохотнула, я озлился:

— Ты как обезьяна — дразнишь крокодилов и можешь когда-нибудь попасть им на зубы.

— «А ревнуешь!» — обыграла она название картины Гогена.

Вскоре Люда вручила мне своё произведение: в металлической раме, под стеклом, лесной пейзаж со стрекозой на первом плане. Я не мог определить, чем он написан.

— Масляные краски?

— Присмотрись! — засмеялась она.

Присмотрелся, пейзаж был составлен с листиков, цветков, коры деревьев — всего, что она собирала в лесу.

— Ух, ты! — восхитился я. — Где ты научилась?

— В институте, мы же классоводы, должны обучать малышей.

— И все ваши девочки…

— Все умеют, только не все этим увлекаются. Одна я, потому что люблю рисовать.

Я повесил пейзаж в своей комнате, родители приходили любоваться. Знакомить с ними девушку я не спешил, для меня это было равносильно обручению.

В начале лета родители уехали отдыхать. Оставшись один, я пригласил Люду в гости.

«Что полагается закупать в таких случаях тортик, или вино с колбасой?»

Я долго мучился этим вопросом пока не решился купить и то и другое.

Так что мы сначала закусывали вино колбасой, потом пили чай с тортиком. Магнитофон мурлыкал ни то Шопена, ни то ещё кого из записей родителей. В комнату вползали сумерки. Мы вышли на балкон. На душе было светло и немного кружилась голова. Алел закат, потом в небе проступили первые звёзды. Люда вернулась в комнату и зажгла торшер. Я почему-то захотел увидеть Млечный путь, но как не изгибался, в небе его не нашёл. Наверное, в городе он не виден.

— Олежек, где же ты? — позвала через время Люда.

Я решил, что она собралась уходить, и стал придумывать, как её задержать.

Шагнул в комнату — там был полумрак и первое, что я заметил, было светлое покрывало с родительской постели. «Как оно попало ко мне на диван?» — удивился я.

Потом вдруг увидел Люду — она сидела на диване совершенно голая. Я её почти голой уже видел, она разгуливала по пляжу в крошечном бикини. Сейчас меня поразили чёрные волосы на её теле. «Ведь она блондинка».

— Ну как? — Люда, видимо, ожидала возгласов восхищения.

Но я лишился дара речи, мои ноги подкосились и я сел.

— Ладно, снимай брюки, — засмеялась она.

— Ка-ак? — зажал я коленки, будто она собиралась раздеть меня силой. Люда протянула руку и попыталась снять с меня рубашку.

— Не-ет!- завопил я отбиваясь.

— Что-о? -- девушка покраснела так, что я это увидел даже в полумраке.

Как она одевалась, и как ушла, я не запомнил.Очнулся только когда остался в комнате один. Посидел-посидел да и начал потихоньку осознавать своё положение. Не я ли радовался тому, что уехали родители? Не я ли вынашивал планы обольстить девушку? Я мечтал успеть с этим за неделю, чтоб до возвращения родителей насладится жизнью. Пора было приобщаться, все мои товарищи уже. Словом, сексапильная Люда казалась самым подходящим объектом. Я, кажется, даже влюблён в неё.

Всю ночь я терзался вопросом «что теперь делать?» Благоразумие подсказывало, готовится к экзаменам, но вместо этого я придумывал покаянную речь. Однако идти к Люде не решался. Впрочем, и сидеть дома было невыносимо. Я совсем отупел, к тому же томился голодом, как-то не осознавая этого. Кошка Машка тёрлась о ноги, но я её не покормил.

Мои не весёлые мысли прервал звонок в дверь. На пороге стояла Люда.

— Я тебе принесла поесть, бабы котлеты жарили.

 — Люда, прости меня я не… Я растерялся и…

— Да я не сержусь. Бабы говорят «он в первый раз». Ты такой бойкий на язык, что я не подумала.

— Ты… всё рассказываешь девчонкам?

— Ты же знаешь нашу коммуну, мы делимся.

 Люда старше меня, она-то не в первый раз, это естественно.

Теперь она вела себя с удивительным тактом. «Бабы научили» - эта мысль пробивалась сквозь состояние невесомости и полёта, торжества и влюбленности.

Однако, наша семейная любимица Маша проявила себя не с лучшей стороны, она привыкла спать со мной на диване и Люда её всю ночь прогоняла. Утром она увидела на своей одежде кошачью шерсть.

— Шерстяная дура! — бормотала она очищая щёткой брюки.

Вообще то, я не собирался жениться, но как-то так вышло, что уже через две недели мы подали заявление в ЗАГС.

— У меня условие, — сказала Люда, — к моему приходу в ваш дом, освободитесь от кошки.

— Ка-а-ак? — я пришёл в ужас — предать существо, которое нас любило, нам доверяло…

Мой отказ Люда восприняла, как личное оскорбление, выгнать кошку казалось ей таким пустяком.

— Думай сам, я или кошка!

Мать пошла советоваться к бабушке.

— Кошка сказала бабушка.

Люда всё же вышла за меня замуж и перешла к нам жить.

Но только до рождения ребёнка, — предупредила она, — я тогда позабочусь сама, чтоб здесь не ползала эта разносчица инфекций.

Свадьбу мы праздновали в ресторане с «бабами» и без старших. Мои родители приветствовали это решение, они не любили подобных мероприятий, Павлика пригласили. Вернувшись домой, мы обнаружили на тумбочке коробку конфет и две бутылки минералки

. — Ох, — как я хочу пить! — обрадовалась Люда.

Всю ночь мы жевали конфеты, и пили воду.

Людина мать подарила на свадьбу зелёный ковёр и пообещала путёвки в Крым. На другой день она уехала, а Люда взяла швабру, порошок и стала драить пол.

— Работящую невестку мне бог послал, — улыбалась мать.

Но Люда не улыбалась, она что-то бормотала о чистоте.

В Крыму меня жена порадовала более удобной, чем модной одеждой и обувью, а так же полным отсутствием капризов. Она не жаловалась на усталость, с готовностью выполняла поручения руководителя группы и, когда мы спускались с гор, не валялась на пляже, а ходила со мной по музеям.

 — Я боялся, ты будешь, как все, загорать.

 — Зачем? Загорают, чтобы скрыть цвет своей кожи.

 В отряде нам дали прозвище «молодожёны».

Теперь я вспоминаю крымский поход, как самое счастливое время моей жизни.

По возвращению начались проблемы. Август выдался жаркий, мать вечерами держала открытой дверь на балкон и полуоткрытой, с помощью цепочки, на лестницу. Не делайте сквозняков! — потребовала Люда.

Но мать не послушалась. Тогда жена закрыла дверь сама. Мать открыла, Люда снова закрыла. Так они упражнялись до моего прихода.

 — Твоя мать делает сквозняк, — пожаловалась Люда.

 — Но ведь ты здорова, тебе сквозняки не страшны, — сказал я.

 — Ты так думаешь? 

 — У матери гипертония, ей нужна прохлада. И, в конце концов, это её квартира, что ты наводишь свои порядки?

— Неправда, я твоя жена, я здесь прописана, это и моя квартира?

Следующий раунд — печка. Мы заменили старую двухкомфорной. Раньше нам её хватало, теперь, приходя с работы, Люда отставляла материны кастрюли и водружала на огонь свои.

— Твоя жена не даёт нам приготовить ужин, — пожаловалась мать.

— Разделите конфорки.

— Но мне нужны обе, пусть готовит днём, — заявила Люда.

— Мать тоже работает.

— Пусть уходит на пенсию, если поэкономней жить, будет хватать. Может хоть порядок в доме наведёт.

— Позволь ей самой решать.

— Почему ты всегда на стороне матери?

В августе Люда устроилась в школу преподавателем младших классов.                           И справлялась, её даже хвалили. В доме у нас теперь царил порядок, жена была человеком режимным, в субботу все просыпались от грохота, Люда мыла полы.

— Могла бы хоть в выходной день дать выспаться! — возмутился я, наконец.

—Вот почему у вас грязь в доме — привыкли по выходным спать до обеда!

— Мы совы, с вечера не можем долго заснуть…

— Ничего, будете у меня жаворонками!

Зато она готовила превосходные тефтели в томатном соусе на два дня, так что воскресения у нас были свободны.

 — Будем ходить в театры, — сказала жена, — я не собираюсь киснуть дома. Надо обо всём иметь понятие.

В опере я наслаждался музыкой «Трубадура» и красотой своей жены на бархате ложи.

— Я тоже люблю Верди. Как тебе моя новая причёска?

— Ты похожа на Анну Каренину.

— Вот что значит салон красоты! Мне наши бабы посоветовали. Маска для лица, массаж, причёска, маникюр — всё в одном месте.

Дома к ужину Люда выставила бутылку шампанского.

—Хорошо, что у меня завтра зарплата, а то мы мамины деньги уже профукали,                 а твоя стипендия нескоро. Нужно быть осторожней с деньгами.

— На следующее воскресение едем в лес, — сказал я, — золотая осень и бесплатно. — Днём не могу, я записалась на аэробику, но ты прав, надо дышать воздухом и, конечно, днём, вечером не так полезно. Будем по утрам бегать в парке.

— Но я хочу в лес!

—Красота требует жертв. Я б сама с удовольствием, но не хочешь же ты, чтоб твоя жена превратилась в толстую бабу по русским обычаям?

По вечерам Люда крутила обруч. На это было приятно смотреть. Вначале, потом наскучило. По утрам мы бегали в парке, я стал регулярно не высыпаться, потому что не мог, как жена засыпать с петухами.

— Кто рано встаёт — тому Бог даёт, — говорила Люда. — Теперь на слуху Фолкнер, — жена с гордостью принесла модную книгу.

Сама она читала в транспорте, мы жили далеко от её работы.

Чем больший порядок наводила Люда в нашей жизни, тем мне становилось скучней. По воскресеньям, когда она посещала аэробику, я стал с энтузиастами своей группы ходить на лыжах. Сначала Люде это понравилось, но, однажды…

Сперва у неё произошёл конфликт с мамой. В отличие от жены мать постоянно спешит и везде опаздывает. Поужинав с отцом, они, обычно куда-нибудь бегут, и мать                в срочном порядке моет посуду. Если Люда в это время в душе, на неё льётся холодная вода.

 — Закройте   кран!- кричит она в кухню.

 Но матери некогда:

— Подожди немного, я скоро.

 Когда ситуация повторилась, Люда вышла ждать голая в кухню.

— Она быстренько перестала мыть посуду, — смеялась потом жена, — боялась, что отец зайдёт и увидит, как должна выглядеть настоящая женщина.

—В молодости мать тоже была в порядке и со временем ты …

— Ну, уж нет, я себе этого не позволю! Теперь увидишь, она никогда не включит воду пока я в душе.

Особым гонениям в нашем доме подвергалась Машка. Киска ни как не хотела уразуметь, что место подле меня занято. Так что, проснувшись среди ночи, Люда находила её между нами.

— Шерстяная дура! — выбрасывала она кошку за дверь.

— Сама она шерстяная дура, у неё даже вокруг сосков растёт шерсть, — теперь мать знала, как Люда выглядит голая. Ребёнок станет сосать — полный рот наберёт.

—Сбреет, как на ногах.

— У неё нет на ногах шерсти.

— Я каждое утро наблюдаю, как она её бреет. — Людина чёрная шерсть на теле меня почему-то раздражала.

От лыжных прогулок пришлось отказаться, когда Люда, раз вышла вместе со мной.

— Всё больше не поедешь! -  объявила она дома.

— Ты что-нибудь не то съела?- сказал я.

— Не дури голову, мне достаточно было взглянуть, что бы понять, почему ты полюбил лыжи.

— И почему?

—Она давно на тебя глаз положила?

— Кто? — Наша группа в основном состоит из девушек, и я хожу на лыжах сразу             с несколькими.

Не притворяйся, ты прекрасно знаешь кто.

— Ладно, мне все равно кто, мне интересно, как тебе удастся прекратить прогулки?

—Очень просто, я снова пойду с тобой на лыжах и повыдёргиваю ей рыжие патлы. Средство не очень интеллигентное, зато эффективное. На следующий раз либо рыжая побоится, либо ты не захочешь скандала.

— Это шантаж?

— Да.

— Ты не разборчива в средствах.

— Зато успешна в результатах.

Теперь я на лыжах больше не ходил, у моей сокурсницы были такие замечательные медного цвета локоны.

Но сидеть, вылупившись в телевизор, не хотелось. Однажды сокурсник пригласил меня на бесплатный концерт в консерваторию. Мобильных телефонов тогда не было                   и домашнего у нас в квартире тоже. Когда я вернулся, мать была в предынфарктном состоянии.

— Что случилось?

— Я уже тебя похоронила.

— Кто она? — спросила Люда.

Я даже не стал отвечать.

— Мы сегодня ужинали без хлеба, — вздохнула мать.

— Разве Люда не купила?

— Купила. А потом… Пусть она тебе сама расскажет.

— До восьми я готовила ужин, до девяти тебя ждала, потом выбросила ужин за окно вместе с хлебом.

— Могла б хоть родителям оставить.

— За то, что они вырастили Дон Жуана?

— Какого Дон Жуана?

— Ну, знаешь, я не сегодня родилась.

Но по ночам мы по-прежнему любили друг друга. Нас примиряли ночи и совместные посещения театров.

Как-то отца скрутил радикулит. Сестра должна была делать укол ещё до вечера, но           у родителей перед получкой не было денег. Мать хотела занять у Люды.

— У меня нет, — ответила жена.

— Но я сама видела, как ты выкладывала в стол, — удивилась мать.

— Это детские деньги, я собрала с родителей на питание.

— Но ведь нужно на лекарство, я тебе завтра отдам.

— Я никогда не трачу детские деньги.

Мать пошла к соседке и та ей прочла мораль: «Как можно жить, чтоб на лекарство не было?»

— У меня правило: как бы мы не страдали, не занимать из детских, — сказала жена.

—Хорошее правило, — подумал я, — но что кроется за ангельским ликом моей жены?

К весне каким-то удивительным образом мать подчинилась Люде. Удивительно потому, что Люда не была скандальной и никогда не повышала голос. Однако мать боялась подойти к печке, когда невестка была дома, мылась по графику, повешенному невесткой на ванной, по графику убирала в доме, каждый раз выслушивая поучения.

— С неё ещё выйдет толк, — радовалась Люда.

Меня удивляла женина уверенность в своей правоте. Потом я понял — уверенность от «баб», оставшихся в городе и еженедельно собиравшихся на совещание. Я читал фантастику о какой-то планете насекомых, где отдельная особь была не разумной, но, собравшись вместе, они составляли коллективный мозг. Впрочем, Люда была безупреч6ной — верной женой, хорошей хозяйкой и замечательной учительницей. Наверное, мы были расхлябанной семейкой, жизнь с нею давила нас, как тесный сапог.

Однажды, я услышал через дверь, что родители ищут квартиру.

— Мама, не вздумай! — вломился я в родительскую комнату, — ты полжизни трудилась на «свой угол», а теперь снова собираешься обтирать чужие?

— Олежек, я не могу жить «под прицелом». Как только она приходит…

— Тогда найдём себе квартиру мы, — вздохнул я.

Ничего, не говоря жене, я подключил своих друзей на поиски. Вскоре выяснилось, что по нашим деньгам только жильё в частном доме с удобствами во дворе. Но я и тому был рад.

— Собирайся, идём смотреть квартиру, — сказал я жене.

— Какую ещё квартиру?

— Я не могу допустить, чтоб родители выбирались в чужое жильё.

— Не переживай, как выберутся, так и вернутся.

— В пасть гиены?

— Сама она гиена неразумная! — обиделась жена. — Бабы говорят — наши конфликты не вечны, притрёмся. Свекровь надо воспитывать под себя. Она сама будет рада, когда, наконец, заживёт нормальной жизнью.

— Нормальной — это как?

—Твои родители живут для себя: работа, друзья, курорт. Пора, наконец, понять, что они своё отжили, теперь должны жить для нас, таков закон природы. Мать должна бросить работу и вести хозяйство, она теперь лучше убирает, я научу её готовить … А родится ребёнок… Вот отец пусть работает, лишняя зарплата не повредит.

— Какой ребёнок?

— Не думаешь ли ты жить бездетным? Я хочу ребёночка. Конечно, не сейчас,                   а когда ты окончишь институт и устроишься на приличную работу. После декретного я пойду в школу, а твоя мать …

— Не станет она сидеть с ребёнком, она любит свою работу!

— Ещё как станет! Я знаю способ.

— Это какой же? — удивился я.

— Наша Танька жила отдельно от свекрови и когда ей понадобилось идти на работу, свекровь отказалась присматривать за ребёнком, Танька отвела малыша и бросила под дверью. Не могла же бабулька сидеть в комнате, когда на лестничной площадке плачет внук. У нас проще — я раньше ухожу на работу, брошу маленького, и она быстро побежит увольняться.

— Ты чудовище!

— Просто, я привыкла добиваться своего!

Я тоже решил добиться своего. В результате последний день нашей совместной жизни получился, используя лексику моей жены, не очень интеллигентным. Поскольку Люда не хотела перебираться на частную квартиру добровольно, мы с Павликом решили её умыкнуть. Оставили его машину у входа, поднялись по лестнице …

Жена в одном из своих длинных халатов трудилась у печки.

— Все, переодевайся, складывай чемодан, едем на квартиру.

В случае неповиновения мы задумали перенести её на руках в машину и потом запереть в новой квартире, пока родители сменят замок.

— Мойте руки, мальчики, садитесь обедать.

— Хорошо, но потом уедем.

— Уезжайте, я останусь жить здесь.

— Пошли, сложим чемоданы, — сказал я.

Люда, видимо, подумала, что мы укладываем мои вещи, и спокойно занималась хозяйством: «поездят и вернутся». Но мы сложили в первую очередь её чемоданы. — Переодевайся! — принесли мы на кухню платье и туфли.

— С чего бы?

— Снимай халат! — дернул я её за пояс.

— Вы хотите меня раздеть? — Люда сбросила халат, потянула за бретельки лифчик…

— Что ты делаешь?

— Маленький стриптиз, — жена разделась полностью.

—Мне стыдиться нечего.

— Павлик, дай платье! — я пытался её одеть, но она вывернулась и выскочила на лестничную площадку.

— Что ты делаешь? — я хотел втащить её обратно, жена со смехом отбивалась.

—Выйдут соседи, я скажу, что ты меня вытолкал голой за дверь.

— Оставь, постоит, постоит и вернётся, — сказал Павлик.

 Нам повезло. В это время как раз приехала мать жены и поднималась по лестнице.

— Ну-ка, входи! — втолкнула она дочь в открытую дверь.

— Это они меня раздели и выгнали! — смеялась Люда.

— Александра Павловна, не подумайте…

— А я и не думаю, я свою дочь знаю.

— Но они меня выгнали, — не унималась жена.

— А раз выгнали, так и поехали домой, — тёща давно хотела, чтоб Люда жила в их Умани со мной, или без меня. Видимо я ей не казался особенно ценным приобретением.

— Сейчас сложим чемоданы… — она зашла в комнату и увидела уже сложенные вещи.

Странно, но Люда послушалась мать, а может, и ей я уже не казался ценным приобретением. Они ушли, а мы даже не догадались помочь вынести чемоданы. Мы стояли посреди комнаты и хлопали глазами.

— Почему у Люды волосы на голове светлые, а на теле тёмные? — задал я самый уместный вопрос.

— На голове она красит.

— Нет, я бы видел.

Через несколько лет после развода я встретил Людину подругу. Она рассказала, что моя бывшая жена работает учительницей, вышла замуж, родила дочь, но всем показывает нашу свадебную фотографию — какой красавчик был её первый муж. Любопытно, что там за чучело второй?: Люда рассказывает, будто развелась потому, что я ужасный Дон Жуан.

М О Я  М А Р Т Ы Ш К А

Её чёрные, как антрацит, глаза поблёскивали над марлевой повязкой, прикрывая нижнюю часть лица. Глаза казались мохнатыми. Рядом с девушкой галдели посетители — она не хотела брать передачу. Гости ушли, и я присел на край скамьи.

— Что вы передачу не берёте?

— Не могу есть, — с трудом выговорила она через дырочку в марле.

— Операция на челюсти?

— Вскрывали.

— А я неудачно приземлился. Олег, — представился я.

— Саша.

Была она по неволе не разговорчивой — находка для болтуна. Я трепался весь вечер. Через день она уже пристойно разговаривала, но казалась грустной и рассеянной.

— Что-то случилось?— спросил я.

— Заболел дедушка.

— Вы его так любите?

— Я его даже не знала. Умерла бабушка, а он не как еврейский муж, он не приспособленный. Родители меня послали в Харьков учиться, чтоб я за ним ухаживала. Он меня прописал, чтоб… ну вы понимаете. А сейчас он заболел, а я здесь.

— Но у вас куча родственников.

— Они, или старые, или больные, а я обязана.

Ещё через день Саша сказала;

— Сегодня с меня снимают повязку.

— Ура!

— Напрасно вы радуетесь, это будет не очень приятное зрелище, знаете, как меня дразнили в школе?

— ?

— Мартышка.

Но когда бинты сняли, нижняя челюсть была вспухшей.

Через месяц дедушке стало лучше, он зашёл к Саше в комнату и застал нас в постели. Дедушка мог, извинившись, выйти, мог устроить скандал, но он сел на стул и, посидев немного, сказал:

— Сашенька, ты должна знать — от этого бывают дети.

Мы еле сдержали смех, неужели он думал, что внучке неизвестна тайна деторождения?

Это был первый день, когда я остался ночевать, на второй так же без стука вошла её тётка:

— Это хорошо, что у тебя появился мужчина. Станет дедушке плохо, будет кому помочь. Ты сегодня не работаешь?

— Нет.

— Але пришло письмо из Англии, ты сможешь перевести? А потом она придёт, и вы сделаете ответ.

Саша окончила иняз и теперь работала в скучной фирме переводчиком.

— Надо запирать дверь, — сказал я, когда гостья ушла.

— Неудобно, у меня всегда было открыто.

Весь день Саша возилась с переводом, ответ она сочиняла с кузиной Алей, девушкой за тридцать с какой-то обязательной красотой.

— У нас все родственники красивые, — объясняла потом Саша, но… в семье не без урода.

— По мне так ты намного привлекательней, моя Мартышка, — обнял я её.

Саша совсем не была уродом, просто её лицо устроено как в обезьянки — челюсти вперёд. Но я видел только чёрные, мохнатые глаза, смотрящие на меня с доверием.

— Я люблю тебя, ты красавица.

— Я благодарна, потому… меня ещё никто не любил.

— Родственникам Саша не умела отказать ни в чём: то кому-то необходимо переночевать и она тащит к нам в комнату раскладушку, то её просят забрать ребёнка из садика, но чаще всего она готовила детей родственников по английскому.

— Мною пользуются, это удел некрасивых женщин. Не случалось дня, что бы к нам кто-нибудь не заглянул, Саша была уверена, что её проверяют — хорошо ли она смотрит за дедушкой. Узнав, что я не претендую на прописку, родственники меня возлюбили                      и захотели на Саше женить. Я был не против, чем её удивил, она давно определила себя               в старые девы.

— Ты сколько имеешь чистыми? — спросил дядя Миша за свадебным столом.

Я смутился:

— Четыреста пятьдесят гривен.

— Как? Ты же преподаёшь в институте.

—В частной шараге. У нас все работают ради записи в трудовой: «Академия экологии, преподаватель».

— Даже академия! Жмоты. А сколько им платят студенты! Они на вас наживаются.

— А главное, какое они образование дают! Что такое экология? Кто-нибудь знает?

— Главное, сколько они платят. Олег, мы тебя не оставим, что-то придумаем.

— Торговать Яне смогу.

— А кто говорит о торговле? Я — торгую? Или Аля. Или тётя роза? У тебя диплом, будешь работать по специальности. Что мы не поддержим Сашу?

И пошло за столом обсуждение через кого и как добыть для меня место. Я даже смутился:

— Не стоит беспокоиться.

— Ты знай, молчи, мы теперь тебе не чужие, ты женился на Саше.

Дедушка выздоровел, в ближайшее после свадьбы воскресение я решил вытащить Сашу на природу. После сборов, взглянув на её ноги, предложил:

— Надень кеды, или что-нибудь на низком каблуке

— Но у меня нет на низком, — сказала жена виновато.

Похоже, каблуками она компенсировала недостаток роста.

— Ты не бойся, я привыкла.

— Я с сомнением покачал головой. И не напрасно. От станции до озёр нужно было пройти километра четыре. Уже на полпути Саша захромала.

— Это ре через каблуки, — оправдывалась жена, они жмут. На пригорке у озера сняла туфли, трава была мягкая и прохладная.

Запасов еды хватило бы на месяц. Мы принялись за обед с видом на озеро, Саша хвалила свежий воздух.

— Какая красота! — восхитился я. Саша согласно кивала головой.

По озеру плыли гуси. Я сказал:

— Хорошо бы ещё пару лебедей.

— Да, они такие красивые, — согласилась Саша. У них длинные шеи. Как ты думаешь, лебедей едят?

— Наверное.

— Тётя Рая фарширует гусиные шейки кашей, ты когда-нибудь пробовал?

— Забыла? Твоя же тётя Рая и угощала.

— Они покупают птицу только живую. Раньше в еврейских семьях никогда не покупали битую птицу. В каждом районе был свой резник. И все спали на перинах. Тётя рая сначала делает бульон из потроха, потом делит курицу на четыре части. Одной курицы ей хватает на пять дней. А бабушка Циля…

В этот раз я впервые пожалел, что с челюстей жены сняли повязку. Обычно она не болтлива, умеет слушать, свежий воздух на неё плохо подействовал.

Когда собрались домой, выяснилось, что на Сашу не надеваются туфли.

— Будто с чужой ноги, — удивилась она.

— Попробуй босиком.

—Но шагать по рытвинам дороги её нежные подошвы не хотели.

— Будем жить в лесу, или втиснешься в рюкзак?

— Я в рюкзаке не помещусь, — чуть не плакала Саша.

Наконец, мы с трудом втолкали её ноги в туфли. Надо отдать должное жене, она терпеливо сносила страдания. В следующее воскресение даже робко предложила:

— Пойдём в лес?

— Хорошо бы. Но на тебя плохо влияет свежий воздух.

К осени меня устроили учителем истории Украины в еврейскую школу. Школа находилась за городом в лесу, куда нас отвозила машина. Теперь я получал приличную зарплату и хорошие бесплатные обеды. Но еврейские дети не нуждались в истории Украины, на уроках, как морской прибой, наплывал гул голосов. Ни один ребёнок меня не слушал, занимались кто чем.

За воскресным столом дядя Миша спросил:

— Ну как?

— Хорошие обеды.

— Вот видишь, я говорил. Восемь гривен стоимость, а вас кормят бесплатно. Где ты ещё найдёшь?

— И свежий воздух, — добавила тётя Софа.

— Беда в том, что я там не нужен.

— Как так не нужен, если тебе платят две тысячи гривен?! — всполошился весь стол.

— Олежек, ты ешь, — подсовывала мне лучшие куски Саша.

Дома у меня тоже были хорошие обеды.

— Им не нужна история Украины, на весь класс ни один человек не слушает.

— Правильно, они уедут в Израиль, зачем им история Украины? Почти все.                     За остальных пусть у тебя голова не болит, у них есть родители.

— Тогда что я там делаю?

— Зарабатываешь деньги, — дядя Миша отодвинул тарелку, — Саша, у тебя плохо получаются рыбные блюда, я тебе советую — поучись у бабы Цили, пока она жива.

— Зачем я школе? — не унимался я.

— Щас объясню. Гуревичу разрешили еврейскую школу под тем условием, что дети будут изучать историю Украины.

— Но они не изучают!

— А тебе какая разница? Пришёл, отчитал, пообедал и домой. Отметки поставишь, какие попросят.

— А если будут проверять?

— Опять, не твоя забота.

— Но я не могу читать, когда в классе гул!

— Подумаешь, какие нежности! Ты приди, послушай, какой гул у меня в цехе —              а ничего, работаем.

Зимой мы продолжали принимать родню. Гости приносили с собой продукты             и вместе с женой пыхтели у печки. Обеды получались на славу! Не уменьшилось                  и желающих изучать английский. Я скучал и отказывал себе в лыжных прогулках. Саша не умела, а если бы я поехал один, это бы удивило родственников. Оставался сытый стол, чистые простыни и телевизор. Можно было помогать на кухне, но мне не хотелось.              Не хотелось идти на работу, не хотелось возвращаться.

— Тебе не хочется домой, — как-то сказала Саша, — и когда я смотрю на себя                в зеркало, то понимаю почему.

— Моя Мартышка! Ты же красавица! Меня угнетает обстановка.

— Хочешь, я выгоню родственников? — на её лице были написаны испуг                         и решимость.

— «Хочу»! — чуть не сказал я. Но можно ли толкать её на такое святотатство?

— Ничего, со временем привыкну.

На экзамене никаких комиссий не было, поэтому я разрешил ребятам пользоваться учебниками, чтоб они с ними хоть ознакомились. Однако толстый Изя Шейкман демонстративно не взял билет.

— А на кой? Вы поговорите с папой и поставите, что надо.

Я поставил кол. Но поговорить с папой довелось. На другой день он ждал меня на лесной тропинке.

— Слушай ты, козёл, — обратился он ко мне, поставь Изе положительную отметку, не то… места здесь глухие. Я хотел достойно ответить, но из-за куста выдвинулись два амбала.

— Ну, как экзамены? — спросил в следующий раз дядя Миша.

— Отлично, обещали набить морду.

— За что? — всполошились гости.

Пришлось рассказать подробности.

— Ну деньги у родителей брать, это криминал, а за кол я б тебя сам… Кой ляд тебе ещё нужен? Сидел бы и не высовывался!

Нет, несмотря на мой горбатый нос, мудрого еврея из меня не получилось, не могу не высовываться.

Потом наступил самый счастливый месяц в нашей жизни. Мы собирались на отпуск в Крым, но не на кого было оставить дедушку. И тут Саше попалась левая работа — перевод фантастики Хайнлайна. Баба Циля пришла на помощь — через день готовила обеды. Саша делала подстрочник, я его оформлял в литературный перевод.                                  С удовольствием, проработав часов до двух, мы с удовольствием обедали. И с удовольствием читали своих любимых авторов уже по-русски. На балконе среди цветов, вдыхая аромат флоксов. Вверх уходили лозы винограда, создавая иллюзию островка природы. Мы лежали в купальниках, скрытые от всех, и нам было хорошо. Я даже написал по подстрочнику перевод стихов Хайнлайна.

Но всё в этом мире кончается. Мы сдали перевод, получили деньги, но фирма развалилась, и больше заказов не было. Нужны были литературные рабы, которые б писали за мизерную плату романы несуществующих зарубежных авторов. О качестве написанного, мало заботились — «лохи сожру».

Снова заболел дедушка. Мы с Сашей старательно ухаживали — это был трогательно беспомощный дед с чистыми голубыми глазами. Я тяжело пережил его смерть.

На поминках говорили о прекрасной квартире с ремонтом, доставшейся нам, «они её заслужили» порешили родственники.

— Теперь можно продавать, — заключила тётя Роза.

— Как продавать, — не понял я.

— В Израиле за эти деньги купите, конечно, похуже, но квартира в Израиле…

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем нам квартира в Израиле?

— Но вы же уезжаете.

— С чего вы взяли?

— Но Саша договорилась с родителями, что когда дедушка умрёт, она к ним                    в Израиль… Разве она тебе не говорила?

— Почему ты не предупредила?

— Разве ты против?

— Вей, о чём разговор? — сказала тётя Софа, — ваши нарочно женятся на еврейках. Знаешь анекдот: «еврей — это не нация, а средство передвижения.

— Но я не хочу никуда передвигаться, я женился на Саше потому, что люблю её!

— Тем более ты с нею уедешь, — сказала Аля.

— А сама не едешь, — огрызнулся я.

— У меня здесь научная работа в институте, что будет в Израиле, не знаю.

Теперь за столом постоянно велись разговоры о нашем переезде и о продаже квартиры. Даже Саша не приняла мои возражения всерьёз. А пока родственники отмечали все свои торжества в освободившейся дедушкиной комнате. В кухне дожаривали то, что не успели дома, в доме стоял чад и гвалт. В школе нас заставили подтягивать группу ребят, переведенных из русских школ. Они не желали заниматься не только историей, вообще ничем. Не хотелось идти на работу, не хотелось возвращаться. Однажды, вспомнив, что у нас празднуют именины бабы Цили, я решил пересидеть где-то поблизости пока гости разойдутся. Пристроился в баре напротив. Напиться, что ли? Это было не лучше, но и не хуже, чем томиться за столом в гостиной. Я взял бутылку кагора и полкурицы. Вскоре ко мне подсел мужичок со ста граммами. Выпив, он тоскливо огляделся. Мне было неловко есть одному.

— Угощайтесь! — предложил я.

— Валера, — протянул он руку, потом деликатно отщипнул крылышко, учитель?

— Точно.

— Я сразу догадался по виду. Сеете, значит, разумное? — он аккуратно обгладывал косточки,— И сколько, извините, вам за это платят?

Глядя на его ветхую одежонку, я постеснялся сказать правду.

— Восемьсот гривен.

— Вот, — удовлетворённо крякнул он, — а я меньше куска не беру. — Мужичёк принёс ещё сто грамм и снова без закуски. Выпив, объяснил как он «сшибает бабки».

— Привезут, к примеру, мешки сахара, напарники вдвоём, считай, волокут по земле, а я взвалил на плечи и понёс.

Был он росточка крохотного и в детских кедах. Мне представился муравей, несущий на плечах огромную гусеницу. Выпив вторые сто грамм, мужичёк зашаркал ножками и затих. Я принёс себе и ему по паре пирожков. Сзади матерились. Я оглянулся. В это время за столом произошло движение. Я взглянул на соседа — мне показалось, что он только что, как волк бабку, проглотил целиком два своих пирожка. Мужичок быстренько засеменил к выходу.

На его место подсел верзила с чекушкой и целой курицей.

— Не пей эту заразу, — поколотил он в бутылке остаток кагора. — Бери водку, «телигенция» — наскрёб на бутылку, а закусить нет. — Он брезгливо отодвинул два пирожка. — Домой придёшь — баба голодная, дети плачут! «Телигенция». Он отлично знал это слово, но интеллигенция у него вызывала такое омерзение, что назвать её нормально было выше его сил. — Работать надо. Я вот этими своими руками, — он показал заскорузлые пальцы,— а ты… верзила покосился на мою ладонь, — руки, как у пацана.             Я домой приду, мяса наворочу — жена жрёт, дети жрут, тёща жрёт…

— Как свиньи, — мысленно докончил я. — Надо поскорей уматывать от этого «успешного человека», что-то меня мутит. Впрочем, меня вообще мутит от непривычки к нашим «фирменным» напиткам.

Подался домой — в уши ударил радостный гвалт голосов. По коридору плыл аромат, жена, наконец, освоила приготовление рыбных блюд. Сейчас усадят за стол…                            Я проскользнул на балкон.

— Воздуха мне, воздуха!

Однако за мной кто-то уже топал:

— Щас схватят за руки, за ноги и таки усадят. Я в ужасе огляделся — скрыться некуда. Тогда я перекинул ноги через перильце балкона… По счастью, соседка с первого этажа вскопала грядку, так что я остался цел. Но, с перепугу, потерял сознание. Пришёл            в себя от голоса дяди Миши:

— Дурак, ну кто же прыгает со второго этажа? Хочешь кинуться, взберись повыше!

— Да прекратите вы! — непривычно сердито шикнула на него Саша. — Лучше вызовите скорую!

— Не нужна скорая, — сказала разумная Аля. — Это шок, скоро пройдёт.

Шок уже прошёл, но мне не хотелось открывать глаза. Меня понесли втроём, я не сопротивлялся

— Кинуться со второго этажа... — долдонил у меня над головой дядя Миша. — Что вы не видите? Он пьяный свалился! — сказала тётя Рая,— он же гой, гои всегда пьяные!

— Осторожно, — охнула Саша — вы его уроните! Никакой он не пьяный, это он от вас кинулся! Вы ему осточертели! И если меня бросит муж, то через вас, и он не хочет               в ваш Израиль!

— В Израиль не хочет, работать в хорошей школе не хочет…

— Он сам не знает, чего хочет, — сказала тётя Роза.

В сентябре меня потихонечку выперли со школы. Я не очень горевал. Дальнейшие месяцы мы с Сашей находились в состоянии перманентной борьбы, она стремилась уговорить меня ехать в Израиль, я — добиться, чтоб она осталась.

И всё же весной Саша уезжала. Даже в аэропорту я ещё верил, что уговорю её остаться.

— Не покидай меня!

— Ты бы меня всё равно бросил. Потому, что я уродка и тебе со мной скучно. Лучше я буду первая. Ты достоин лучшей жены. Не расстраивайся, я всю жизнь буду счастлива теми днями, что провела с тобой. Мне хватит воспоминаний. Жаль только, что ты не подарил мне ребёнка. Но я тебя понимаю, зачем тебе ребёнок в чужой стране?

— Сашенька, ты замечательная, ты лучшая жена в мире! Если бы ты осталась!

— Спасибо за эти слова, ты всегда был добр ко мне.

— Но если ты всё же уезжаешь, найди в Израиле мужа и пусть у тебя будут дети!

— Нет, если бы кто-то даже надумал на мне жениться… — Саша вздохнула, —               в Израиле меня ждут родители, и я их люблю.

Представив кучу еврейских родственников и в придачу родителей, я не пожалел, что остался.

Группа уезжающих двинулась к самолёту и я долго ещё Сашину удаляющуюся фигурку, время от времени она поворачивалась и махала мне рукой

Х А Р И  К Р И Ш Н А

После работы в еврейской школе я устроился в горотдел культуры методистом. Работа сводилась к писанию никому не нужных планов и методичек. Сглотнув мой диплом, она не давала взамен ни морального удовлетворения, ни даже денег на пропитание. Служба была плоской, как лица её исполняющие. Мне тоже предстояло превратиться в человека со стёртым лицом, но то ли Бог, то ли чёрт уберегли меня, вырыв на моём пути рытвины                и ухабы. Впрочем, я сам себе их рыл и сам же спотыкался.

Когда мне надоело есть родительский суп, объедая по крохам их пенсию, мы                  с Павликом совершили кражу на территории завода, где он работал.

Паниковали пока тыбрили, паниковали, сбывая товар, но опять не то Бог, не то Чёрт хранили нас, скорее Чёрт, потому что ворованное не пошло нам впрок. С деньгами                  в карманах зашли выпить кофе, но взяли почему-то коньяк и, не будучи опытными в питье, по бутылке пива. Домой я попал случайно, так как ни улицы, ни дома уже не помнил,                  и только за тем, чтоб нахамить матери. Потом я опять пустился в плаванье по просёлкам            и площадям и каким-то образом доплыл до автобуса, который меня доставил в посёлок             к моему сотоварищу по краже. Вот там, на рассвете мне было видение: мягкие черты лица… Пушистые пепельные волосы будто плыли в струях тумана. Из-под светлых ресниц безмятежно смотрели синие глаза. Их покой меня околдовал, я расслабился и отправился домой. Потом, когда шёл от автобуса вспомнил о вчерашнем воровском деле, сунул руку           в карман, и ничего не обнаружил. Как со временем выяснилось, мой товарищ тоже потерял деньги. Так Сатана насмеялся над нами, скорчив прескверную гримасу, или, может Бог пригрозил пальчиком: «Не укради!» Потерянных денег было невыносимо жалко, шмыгая носом, я забрёл в какой-то двор. Моё внимание привлёк мальчик лет шести, легко лавирующий между машинами.

— Тётенька, а с чем у вас пирожки с мясом, или с повидлом? — спросил он, проходящую через двор женщину.

— С мясом, — удивилась она.

— О, хорошие пирожки! — на мальчике был матросский костюмчик с белыми полосками на голубом воротничке. Чистенькие кудряшки светились вокруг головы. Женщина посмотрела в его голубые под цвет воротничка глаза и протянула беляш. И тут от стенки отделилась этакая Мальвина в локонах.

— Этот пирожок будет Даше, — мальчик протянул ей добычу. — Это моя сестричка.

— Женщина растерянно оглянулась, будто опасаясь, не появится ли из-за угла целый выводок беленьких, чистеньких детишек. Потом протянула мальчику второй пирожок.

— Большое, большое вам спасибо! — он ел, держа кулинарное изделие двумя пальчиками за уголок. Потом вытер рот чистеньким платочком. Женщина ушла, и мальчик вежливо выяснил у какого-то мужчины, не хочет ли тот пирожное. Мужчина не хотел.

— А это наша сестричка, вёл мальчик уже другую женщину к нарядной коляске              у порог — Где ваша мать? — женщина обеспокоено поглядывала на маневрирующий во дворе КамАЗ.

— Ушла на йогу. Вы, какие любите пирожные заварные, или с кремом?

— Не знаю.

— А я с кремом. Здесь в кафе очень вкусные пирожные, вы не хотите себе купить?

Женщина купила мальчику пирожное, но сестра Даша снова подошла поближе. Потом он добывал лакомство себе. Он обладал блестяще развитой речью и хорошими манерами с лёгкой примесью детскости. Что неизменно трогало женщин. Это были, наверное, единственные в мире дети, которые, играя во дворе, не пачкали костюмчики.

Где дети, там Бог. Заглядевшись на них, я забыл о своих злоключениях. Потом вдруг увидел её. Ту, которая мне пригрезилась в тумане. Мягкие пушистые волосы, в цвет им серебристый загар, глаза, окаймлённые светлыми ресницами, казались тёмными. Молодую женщину обнимало пепельного оттенка платье. Всё в ней было неярким, сдержанным                и будто в тумане, с чуть размытым контуром. Женщина склонилась над коляской,                        я наблюдал мягкие движения её рук, медлительную полуулыбку. Мне привиделся берег реки, медленно катящей свои волны, а за рекой в синей дымке луга и озёра. Мир погрузился               в тишину, и великий покой пришёл в мою душу.

Позже я дважды посещал знакомый дворик, но её не видел. Через неделю на площади Свободы раздавали бесплатный хлеб. Я узнал свою незнакомку по мягким движениям, по сдержанным тонам светлого с серебристой каймой сари. Раздача хлебов походила на грациозный индийский танец: движение к лотку, наклон к протянутой руке, мерное покачивание плеч, мягкое движение бёдер. В придачу к хлебу, полагалась улыбка. Не было бы совестно, попросил бы вторую буханку, ради этой медлительной, чуть ленивой улыбки.

Домой мы шли вдвоём — она впереди, а несколькими шагами сзади я. Было стыдно преследовать женщину, но я не мог ничего с собой поделать. Она ни разу не оглянулась, так что я не мог понять, заметила она меня, или нет. Возле своего дома незнакомка остановилась и, повернувшись ко мне, улыбнулась:

— Заходи.

Комната была узкой, вдоль правой стенки две детские кроватки, вдоль левой ещё одна, книжный шкаф и стол.

— Сами-то вы, где спите? — задал я дурацкий вопрос.

— На полу.

Мы пошли на кухню, и я увидел дверь другой комнаты, но там никого не было.

— А где дети?

— Маленький у матери Игоря, старшие с моими родителями на даче. Меня зовут Инна.

Я представился.

Порывшись на кухонных полках, она нашла крахмал и обрадовалась:

— Сварим молочный кисель.

Молоко было из коробочки «Деталак».

Кисель с хлебом мы ели в комнате на письменном столе. Позвонили в дверь и, через минуту я услыхал из коридора голоса Инны и, по всему, её матери.

— Дети остались с дедом,— голос матери был сердитым. А ты дура. Игорь и не думает на тебе жениться, мне его родители сказали.

— Я знаю.

— И тебя это не оскорбляет? Где твоё женское достоинство? — мать с грохотом что-то бросила на пол. — Он тебя использует. Как подстилку!

Мне было неловко подслушивать, но уйти я не мог, Инна явно скрывала моё присутствие.

— Да тобой с шестнадцати только кто не хотел, тот не пользовался! И от каждого по ребёночку. Конечно, чего не рожать? Родила и повесила матери на шею. Мы работаем, работаем, работаем! Что ты ела сегодня? Небось, наш творог сожрала?

— Нет, мама, я больше не открываю холодильник. Я взяла ложку крахмала.

— Возьми блюдечко творога, — мать стукнула дверкой холодильника. — Ты не можешь работать, потому, что у тебя дети, — снова завелась она. — А потом бросаешь детей и катишь на юга отдыхать, потому что какой-то хмырь оплатил дорогу!

— Мама, я уже пообещала тебе — это не повторится.

— Конечно, не повторится, потому что я вышвырну тебя на улицу вместе со всем твоим выводком!

Инна вернулась тихая, чуть печальная.

— Я бы кинулся на неё с кулаками, - сказал я.

— Она права, мне надо что-то придумать.

— ты мать, ты имеешь право.

— Только перед Богом. Только Кришна мне поможет.

Тогда я ещё не знал, какое прямое значение приобретут её слова.

— Вам надо разъехаться с матерью, - сказал я.

— Игорь не хочет, чтоб я у него жила.

— Но ты его любишь? Инна задумалась:

— Не знаю.

— Тогда зачем... — я запнулся.

— Должен же у меня кто-то быть.

— Возьми меня, — вдруг выпалил я.

Инна улыбнулась своей мягкой медлительной улыбкой.

Через неделю она вынула из — книжного шкафа маты и постелила нам на полу.               Я предлагал жить у моих родителей, она отказалась.

— Моя мать кормит детей как бабушка, с какой стати их будет кормит твоя?

Сам в роли кормильца я не смотрелся.

—Но ведь государство на детей платит?

— Чего и на одного ребёнка не хватает. Правда одежду нам дарят, я только стираю и крахмалю.

 Сбылись лучшие надежды, рождённые моим видение, мягкая и податливая, Инна ничего не требовала и никого не осуждала. Случалось, осуждали её, но она не обижалась. Чем больше я узнавал её, тем больше удивлялся не хотевшим на ней женится. Я этого хотел с первого дня знакомства.

Иннына мать сказала:

— Пусть сперва научится хоть на себя зарабатывать! Хочешь мне навязать нового младенчика да ещё с мужем в придачу?

Я хотел объяснить, что на себя всё-таки зарабатываю, но Инна меня мягко остановила:

— Маму можно понять, нам не выходит жениться.

В это время мать кричала:

— Я сделала семь абортов, а она не может, ей религия не разрешает! Тогда пусть не живёт с мужиками, или пусть найдёт себе такого, который бы кормил её выводок!

Уволившись с должности методиста, я устроился на большую зарплату в обычную школу. В то время я был ещё достаточно наивным, чтоб делиться своими мыслями, в том числе и о начальстве, с коллегами. Так что со школы меня вскоре выдавили. Инна экономно расходовала мою зарплату. Когда последний рубль ушёл, она сказала:

— Теперь мне может помочь только Кришна.

— Молодая женщина устроилась работать у кришнаидов в пекарне, там же она             с детьми питалась. Теперь её руки пахли по ночам пряностями, но мне это даже нравилось, не нравилась её постоянная усталость. Но найти достойную работу я никак не мог, а пока,            к моему удивлению меня кормила мать Инны. Она меня почему-то полюбила. Но её постоянная любовь-ненависть к дочери стала причиной того, что Инна перешла жить              к кришнаидам, а я, соответственно, к своим родителям. Но без Инны я не мог, потому решил сам стать одним из них.

В чистом дворике за длинным столом ели. Я знал, что кришнаиды по воскресениям кормят нуждающихся и, не решаясь позвать Инну, сел за стол. Бритый наголо парень                 в странном одеянии налил мне суп. Потом были котлеты из каких-то странных овощей, халва из жаренной манки и кисель. Постоянные посетители, поев, наполняли, принесенные из дому баночки. Я поблагодарил Кришну за милосердие, ведь были ещё хлебы                           и бесплатные пирожные по будням.

В саду за столиком копошились дети. Я подошёл к своим. Вадик мне сдержанно обрадовался и мы стали рисовать всё, что загрязняет воздух: бегущие по улицам машины             и толстую заводскую трубу с шапкой дыма. Даша лепила из пластилина рахитичную городскую белку. Потом её глаза засветились, я обернулся и увидел сзади себя Инну. Она мне улыбнулась своей медлительной полуулыбкой.

— Зайди в молитвенный дом пока.

Зал состоял из двух небольших, объединённых в одну, комнат. Люди теснились почти впритык друг к другу, кто в сари, кто в обычной одежде. Покачивали бёдрами, притопывая, бормоча что-то нечленораздельное. Над людской массой подымался пар, запах цветов смешивался с запахом пота. Я отшатнулся и услыхал тихое: «Хари Кришна», но не сумел выдавить из себя нужных слов.

Во дворе на всю грудь вздохнул. Инна свежая и прозрачно-чистая показывала детям на кубиках буквы.

— Мы в этом году хотим открыть для детей кришнаидов школу.

Как прекрасно было в саду, как близки мы здесь были к Богу!

По дороге домой я купил у кришнаида две брошюры. Вечером лёг на диван                     с намерением их проработать. Узнав, что сначала было множество богов, я хотел в них разобраться, но запутался и уснул. На следующий вечер боги между собой перессорились,          а Кришна их помирил. Что-то в этом роде, я плохо запомнил, потому, что читал сквозь сон. И снились мне почему-то наркоманы. Наколовшись, они стали плясать, бормоча мантры, и, как медведи в клетке мотать головами. Меня душил запах пота, смешанный с ароматом цветов. Над приплясывающей толпой плыл туман, над которым в позе Будды восседал Кришна.

— Почему ты такой грустный? — Спросил я его.

— Скучно быть богом.

— Тогда зачем тебе понадобились эти мантры?

— Не мне, им.

В последующие дни я ходил в обитель кришнаидов, пытаясь стать одним из них. Разносил еду, мыл тарелки, по вечерам раздавал брошюры. Как и в христианской религии, мне нравилось служение людям, молиться богу… Настоящему богу это ни к чему. Так что кришнаида из меня не получилось, пришлось свыкаться с мыслю о потере любимой женщины. Я старался забить себе голову книгами, ходить в гости… Это помогало на неделю. Но приходила тоска, и я брёл на площадь Свободы, где Инна раздавала хлебы. Движение к лотку, движение к протянутой руке, сари плыло красивыми складками, это напоминало индийский танец. Потом она замечала меня и её глаза теплели, а уголки рта чуть-чуть изгибались в улыбке. И мне казалось, что я стою на берегу моря, и море мне улыбается…

Зимой хлебы раздавать перестали. Я метался по городу, но заходить в прибежище Инны не решался. Однажды мы встретились возле её дома.

— Привет! — хотел я сказать беспечно, однако, голос дрогнул. Она была в серой меховой шапочке, на светлых ресницах бахромка снега, отчего глаза казались ещё синей.

— Можно прийти к вам? Я хочу тебе сделать подарок на восьмое марта.

— Мы не празднуем восьмое марта, подарка не надо, а зайти к нам всегда можно.

Инна сняла рукавичку и коснулась моей руки. Затем взяла её в обе горячие ладони.

— Лучше купи себе перчатки.

В это время я снова лишился работы. Встал вопрос — где взять деньги на подарок? Решили мы его просто — потянули на его заводе старые провода с цветным металлом. Попытались с помощью ножика освободить их от изоляции, порезались оба. Потом придумали обжечь кабель за территорией завода.

Это был прелестный костёр — в небо потянулось синее, зелёное, жёлтое пламя. Чёрный дым поднялся столбом в небо и там образовался гриб.

— Не приехали б из органов… — опасливо озирался Павлик.

Дело было в четыре утра, и мы надеялись, что милиция спит. Я всё же стал на стреме, в то время как Павлик заведывал разноцветными языками пламени. Откуда-то взялся старик с собакой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он подозрительно.

— Собираю бутылки.

— А что там горит?

— Сам хочу пойти посмотреть.

Провода сдали благополучно. Стали советоваться, какой купить подарок. И тут открылось странное обстоятельство — у Инны всё было. Едой обеспечивали кришнаиды, одежду дарили знакомые, даже сладкое не требовалось — у кришнаидов свой кондитерский цех. Духи? Но духи дело интимное, запах ей может не понравиться. Цветы? Но цветов у них полон двор, да ещё приносят букеты.

—Вазу! — выдохнул Павлик.

— Ты бы ещё сказал кубок, как боксёру.

— Косметику, — не сдавался Павлик.

Но косметику моя любимая женщина не употребляла. Однако… Инна обрабатывала ногти одними ножничками. Мы купили маникюрный набор в красивом футляре.

На оставшиеся деньги утром восьмого марта Павлик купил бутылку, и мы её ради праздника распили. В этот раз мы снова напились. Он завалился спать, я же, нащупав             в кармане подарок, отправился по заданному адресу. В молитвенном доме на столике, перебивая запах пота, источали аромат цветы. Среди молящихся, бессмысленно топающих, потеющих, была она. Я не мог её видеть такой.

— Инна! — позвал я.

Но она даже не обернулась.

— Хари Кришна! — приветствовала меня какая-то женщина.

— Позовите мою жену! — приказал я.

— Подождите немного, — тихо сказала она.

Я видел лицо Инны, бессмысленное, тупое…

— Что вы с ней сделали? Вы, мудрецы! За кусок хлеба поработили в рабство?! — мой язык немного заплетался. — Да не верит она в вашего бога! — я хотел добавить что-то ещё, но двое парней с голыми черепами подхватили меня под руки. Однако я ухитрился вырваться. Ринулся к Инне, по дороге случился стол, я его лягнул ногой — вазы с цветами посыпались на пол.

— Антихристы, христопродавцы! — почему-то орал я.

И тут подошла Инна, тихонечко коснулась меня рукой, и я сник, как шарик, из которого выпустили воздух. Я дал увести себя, выпроводить за калитку, эти парни всё проделали вежливо, даже бережно. Дома я сунул руку в карман и обнаружил, так и не подаренную коробочку.

Потом потянулись дни одиночества. Я страшился встретить Инну. Павлик потихоньку спивался, меня даже спиртное не привлекало. Иногда я вынимал подарок               и оглаживал коробочку. Но в конце лета к пустоте жизни примешалось беспокойство. Состояние моей души стало невыносимым. И тогда я пошёл в молитвенный дом кришнаидов.

Женщина у калитки мне поклонилась:

— Хари Кришна!

И я снова не мог выдавить из себя нужное приветствие.

Инна вышла в незнакомом светлом сари, глаза её лучили теплоту. Мне показалось, она обрадовалась моему приходу. Мы сели в беседке, чуть касаясь на столе руками. И тут заплакал в коляске ребёнок. Инна привычными мягкими движениями перепеленала его и вернулась. Теперь её мужчиной был свой, кришнаид. «Должен же у меня кто-то быть», —

припомнил я её слова. Я не испытывал ни ревности, ни желания что-либо расспрашивать.

— Вот, — вынул из кармана свой запоздалый подарок.

Инна взяла заветную коробочку и прижала её к груди. Потом наши руки снова встретились на столе, и я прочёл в её глазах боль.

— Тебя так долго не было,— прошептали её губы.

А вокруг зеленела листва деревьев, и разнолико пестрели цветы. Как в садах Эдема. Из пальцев Инны в мои тихо струилась нежность и вдруг я понял, что повторяю в уме:

— Хари Кришна!

Я сделал ещё одну попытку заработать на семью — устроился в школу. Но пока часов было мало, заработок не позволял забрать от кришнаидов Инну.

В отличие от первой моей школы, теперь мне удавался контакт с учениками. На уроках истории Украины сидели тихо, даже задавали вопросы. Но меня невзлюбил физкультурник, родственник директрисы. Услужливые языки даже передали его обо мне высказывание: «что оно такое? Полное ничтожество! А мнит себя…» Я никогда не «мнил» себя, у меня просто не было общих с ним тем для разговора. В школе он с директрисой обделывали какие-то делишки и подозревали, что я вынюхиваю.

— Что составляете досье, думаете, вам за это в Районо обломится?

Когда-то я обсуждал начальство с коллегами и никогда в Районо. Здесь я вообще молчал.

— Не удостоите ли вы нас беседой? — как-то сказала директриса.

Она постоянно являлась ко мне на уроки и строчила доносы. Даже хорошая дисциплина ставилась мне в вину.

Он думает, что здесь все дураки, а он один умный. Он им на уроках сказочки рассказывает, программа ему не указ.

Чтоб вызвать интерес к предмету, я рассказывал кое-что прочитанное не из учебника. Сама директриса, я думаю, никогда ничего сверх учебника не читала и любые сведенья, которых в учебнике не было, считала крамолой.

Моя новая попытка провалилась, пришлось устраиваться в фирму охранником, лучшего я не заслужил. Только бесконечно грустно было вспоминать Инну, которую я так     и не сумел вытащить от кришнаидов. Увы, кто-то им помогает из-за бугра, они богаче меня.   

Ч Е Л О В Е К  Д О Ж Д Я

Дождь шёл третьи сутки. Не осенний моросящий, а серебряными, в свете фонаря, струями. Ударяясь в оконные стёкла, они растекались, чтоб образовать внизу, у рамы, маленькие водопады. Окна были новомодными со сплошными стёклами и пластиковыми, под дерево, рамами. Остальное в офисе в том же стиле: диван обшит мягкой под кожу тканью, синтетический ковёр на полу, и даже пальмы в кадках искусственные. Глядя на холодный ливень на улице, я должен был чувствовать себя уютно в сухом, тёплом                и светлом помещении. Увы. Может быть виной тому размер офиса, либо избыток чистоты  в нём. Впрочем, в соседней комнате господствовал кавардак, там сегодня устраивали банкет. Я слыхал, как наша завфилиалом материла по телефону шофёра.

Из соседнего кавардака выполз прусак. Сначала у меня потянулась рука убить нарушителя чистоты, потом я заметил его сходство с хозяином фирмы. Вот сейчас доплетётся до дивана, обтянутого ложной кожей, и уляжется головой на как бы бархатную подушку, пузом вверх, нога на ноге.… Зашевелит рыжими усами… Я не смог убить хозяина. И, хотя прусак составил мне компанию, угнетало одиночество. Мне казалось, что уже никогда не прекратится дождь, не наступит утро, и уж точно никто, никогда не нарушит тишину. Я сидел, поджав ноги, и чувствовал, как холодно покалывает в кончиках пальцев…

И вдруг в окно постучали. Присмотрелся — за стеклом угадывался размытый силуэт женщины. Связанный обещанием никому не открывать, я спросил через форточку:

— Кто здесь?

— Откройте! Я вся промокла, пустите хоть на час погреться! Везде темно, только         у вас окна светятся.

«Ещё бы, — подумал я, — три часа ночи!»

Зонта у женщины не было и ноги её, вероятно по щиколотки утопали в воде. Нарушая запрет, я открыл дверь. Это была совсем молодая девушка. Она остановилась            у порога, где сразу же набежала лужа. Что-то очень серьёзное выгнало её из дома. Сняв туфли, девушка вылила из них воду. Я стянул с неё плащ, сходил в соседнюю комнат, там хранились тапки и кое-что из одежды, на столе стояло непочатое оливье в миске, в тарелках сыр и колбаса. Вскипятив чай, я понёс в офис еду. Ела девушка аккуратно, можно даже сказать изящно, однако, заметно было, что она проголодалась. Круглолицая, миловидная,            с мягкими спокойными чертами лица. Казалось, ничто не могло её растревожить.

— Как тебя зовут?

— Оксана.

Имя круглое и немножко романтичное. Я почувствовал себя уютно.

К нашему коту в гости приходит соседская кошечка. Он уступает ей свою еду и, пока она жуёт, смотрит на неё сверху вниз снисходительно. Мне есть не хотелось, и я показался себе похожим на своего кота.

Поддев на вилку кусок сервелата, Оксана спросила;

— С кем ты живёшь?

— В смысле? — не понял я, потом сообразил, — с родителями.

— Они не будут против, если я у тебя поживу?

— Тебе негде жить?

— Как бы негде.

— Что значит как бы?

— Отец подарил мне квартиру в элитном доме…

— Тогда в чём дело?

      — У меня есть подруга, ей негде жить. Я взяла её к себе. Но она как бы выпивает. К ней приходят друзья, а я не люблю, когда пьют.

— Так выгони её!

— Застилают ковёр газетой, ставят бутылку и всё такое, садятся кружка , как на

лужайке. А потом на ковре спят, — девушка поддела вилкой кусочек сыра, — ночью надо выйти, тому на ногу наступлю, тому на голову… А то раз стала на банку из-под сардин             и порезалась.

— Так выгони её!

— Не могу, у неё жить негде, не на улицу ж. Я больше по знакомым ночую. Счас две недели у одного парня жила.

— И он тебя выгнал в дождь?

— Нет, — она перестала жевать и смущённо опустила головы. — Мне очень нужны были деньги, я у него взяла мобильник, продала одному на улице … Не могу же я теперь возвратиться.

— То есть, ты украла? А нельзя было попросить у него деньги?

Оксана вздохнула:

— Я же не проститутка какая-то, я честная давалка.

Я вздрогнул. Взглянул на неё — лицо нежное и наивное, как у ребёнка. От неё веяло чистотой.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один.

Она выглядела моложе.

— И что ты думаешь делать дальше?

— Возьмёшь меня к себе?

— Ты жила ещё у кого-нибудь?

— Так, у одного. И в Андрея. Но Андрея я люблю.

— Я так понял — ты не работаешь?

— Я же ничего не умею! Я даже восемь классов не кончила!

— Почему?

— Меня выгнали.

— За что? — я задавал вопросы с безжалостностью, которой сам удивлялся.

Оксана положила себе вторую порцию оливье и принялась есть.

— Оливье у вас элитное.

Насытившись, аккуратно вытерла лицо чистым платочком, потом ещё немного помолчала.

— Меня в раздевалке мальчики изнасиловали.

— И за это тебя выгнали?

Девушка смутилась:

— Не знаю, может быть за то, что я во время уроков в раздевалке по карманам шарила.

—Зачем? Я так понимаю — твой отец не бедный, раз подарил тебе квартиру? Да и одета…

— Я ношу только элитные вещи, — сказала она с достоинством. — Я никогда не одену, что попало. И питались мы… Отец приносит с работы полную сумку и не чего-нибудь…

— Тогда зачем…

— Мне не давали деньги на карман. Чтоб не покупала сигареты. — Она вынула пачку «Данхил», — Можно?

— Только в вестибюле.

— А по дороге, — Оксана вздохнула, — везде ларьки. Сигареты, жвачка, шоколадки… Мне нужны были деньги.

Наш разговор неожиданно прервался, отворилась дверь, вошёл зам. зав. Филиала.

Единственный, кроме меня, трезвенник. По счастью, у меня с ним хорошие отношения.

— Проверочка! Э, да ты здесь… Ну и Дон Жуан же ты!

В прошлое дежурство он видел, как меня провожала к офису девушка.

— Слушай, к девяти они, понятно, не появятся, все в отключке, Но к десяти, может, кто приползёт. Чтоб тут никаких следов! Ха! — он взглянул на тарелки, — банкет устроили?

Гость ушёл и Оксана, забыв мой запрет, закурила.

— Будешь? — протянула она пачку.

— Бросил.

— Андрей тоже бросил курить, — сказала она с такой гордостью, будто сама совершила этот волевой акт.

Я пошёл проверить замки на входной двери.

— Почему бы тебе не пожить у родителей?

— Так отец же купил мне квартиру! И вообще… Невестка меня на дух не переносит!

—Ты её обокрала?

— Нет, — она поискала глазами пепельницу, не нашла и сделала бумажный кулёк, — ещё давно, когда я жила у Андрея.

— Теперь он не хочет, чтоб ты у него жила?

— Его отец гонялся за мной с топориком.

— Тяпнула у отца рубанок?

— Из-за подсолнухов.

Я молчал, ничего не понимая. Оксана потянулась за второй сигаретой.

— Они живут в посёлке, работают, как рабы.

— А ты не хотела работать?

— Они мне сказали готовить обед, а сами ушли копать картошку. У нас мама готовит, целый день у плиты. Андрей всякие продукты достал, печку зажёг, я дрова подкладываю, а что делать дальше не знаю. Когда они вернулись, его мать ругала меня по всякому. Андрей сам сварил еду.

— Тут тебя его отец и выгнал!

— Нет, на другой день они послали меня пасти корову. Ну, бычок пасётся, а корова пошла на меня рогами. Я испугалась, еле добежала до железной дороги.

Приехала домой — сижу день, без Андрея не могу! Еле до утра дожила. Утром все ушли, смотрю, брат невестке сапоги купил. Элитные. Я и взяла.

 У Андрея едят яйца да молоко. Всё свое. Боятся лишний рубль потратить. Они сроду хорошей еды не видели! Я сбыла сапоги продавщице в универмаге, купила копчёную щуку, лосося четыре банки, ветчину, закатанную в плёнке, балык, ну и конфеты там, торт… Неделю ели. Только у меня сигареты кончились. Смотрю, сосед вечером возле дома курит. Утром пробежала, собрала бычки. А он пожаловался отцу Андрея: «Что твоя невестка по утрам вокруг моего дома ходит?» Отец выломал с забора палку и за мной!

— Побил?

— Нет, Андрей выскочил, стал с отцом драться. Тут мать бежит, разборонила.

— И тебя выгнали?

— Нет, отец меня выгнал за подсолнухи. За продукты спрашивали, сказала мать деньги дала, потом Андрею призналась. Он со мной к моему отцу на работу поехал. Отец дал деньги, Андрей выкупил сапоги. Как отец на меня кричал! Больше за то, что я вещь за полцены продала.

Вернулись с Андреем. На другой день стали подсолнухи резать. Дали мне нож, а я не могу, мне жалко.

— Подсолнухов?

— Семечек. Они думают, их весной посеют, снова солнце увидят, зазеленеют, будут цвести… Только Андреевы родители собираются масло давить. Занесла нож и не могу. Андрей подошёл…

— Знаю я твоего Андрея, — вдруг понял я, — он мне эту историю рассказывал, как он подошёл, а ты с подсолнухом беседуешь.

— Ты, правда, Андрея знаешь? Где ты с ним познакомился?

— Мать у них в ПТУ преподавала, он был лучшим в физическом кружке.

— Он везде лучший! — с гордостью сказала она. — Он говорил обо мне?

— Только, что ты беседовала с подсолнухами.

— Его отец гонялся за мной с топориком. Будто я ничего делать не хочу, — вздохнула Оксана. — Вернулась домой, а невестка в дом не пускает. Тут отец и купил мне квартиру.

— Чем ты кормишься?

— Я к отцу на работу хожу.

— Где твой отец работает?

— У него элитная работа — зав. лаборатории на базаре. — Чтоб поставил печать ему что-угодно приносят и мясо, и творог… А бывает деньгами.

— То есть, он берёт взятки, чтоб мы ели зараженное мясо, испорченный творог            и прочие вредные продукты?

— Ему не дают взятки, ему дают, чтоб не стоять в очереди. А кто стоит, у того проверяют, — Оксана смотрела на меня ясными, невинными глазами.

— И что было потом, после того, как тебя выгнали с посёлка?

— Отец устроил меня работать. Сперва в швейную мастерскую пришивать пуговицы. Они мне и по ночам снились! Потом на базар торговать галантереей, — она подняла с пола мокрые туфли, — можно поставить на отопление?

— Валяй. И что на базаре?

— Отцу надоело за меня платить недостачи. Тут Андрей и говорит:

— Будешь в химической лаборатории работать — белый халат, культурные люди…

— Я день мензурки мыла, с меня хватит, — она вздохнула, — можно я чуточку полежу на диване?

— Ложись. Почему ты не училась дальше?

— Не знаю…

— Больше с Андреем не виделись?

— Он не хочет. А я без него не могу. Я к нему на завод через забор лажу, на проходной не пускают. Спрячусь где – ни будь и смотрю, как он ходит, разговаривает… Можно я у тебя немного посплю? Я в самом углышке, здесь для тебя осталось место.  

— Хочешь, чтоб я лёг рядом? А если я тебя изнасилую?

— Мне всё равно. Я после аборта не могу забе… — её глаза закрылись и она, уютно прислонившись к спинке дивана, уснула.

У Оксаны было детское лицо и хорошо развитая женская фигура. Я подумал, что она держится просто, не жеманясь и не кокетничая. Она простодушна и правдива, не пытается подать себя лучшей, чем есть, что не часто встречается. Она показалась мне незлобивой и даже доброй. Не имея ни малейших моральных устоев, она сохранила наивность и чистоту. Сейчас ей помогают родители, что будет потом?

Обезображенное старостью тело в тряпье, бездомная (квартиру она потеряет), никому не нужная…Она просит милостыню у церкви и однажды замёрзнет под забором.         Я вздрогнул. Ей не возможно помочь, это не смог даже Андрей, которого она любит. Моя половинка дивана осталась пустой, остерегаясь проверок, я дремлю в кресле.

Когда я проснулся, Оксаны уже не было. Она тихонечко ушла, прихлопнув за собой дверь. В окно заглядывало утро. Я посмотрел на улицу — дождь прекратился. По асфальту бежали ручьи, весело сверкая на солнце.

М Р А Ч Н О Е А Г Е Н С Т В О

В тридцать восемь лет я решился покончить с одиночеством.

Брачное агентство помещалось в крошечном домике, зажатом между большими зданиями. Я попал под перерыв. В тускло освещённом коридоре ожидал хроменький мужичонка.

— Ты в который раз? — спросил он.

— Первый.

— Хочешь жениться?

— Угу.

— Не выйдет. Здесь нужны, чтоб ходили чаще, платили больше. Я вот после каждой получки хожу.

— Зачем?

— А куда ещё? Всё ж какая ни на есть розвага.

— И ни разу не женились?

— Почему? Два раза.

— И что?

— Первая любили попугая больше чем меня. Как проснётся, сразу попугая кормить. А я бывало и на работу опаздывал пока что состряпает.

— Развелись?

— А мы и не записывались. Из-за туалета разбежались. Она вымогала, чтоб я туалет мыл.

— Так и мыли бы, вы ведь тоже туда ходили.

— Ещё чего! Она весь день дома, а я с работы буду мыть! Вторая за меня вышла, чтоб клиентов водить. Молодая. Я, дурак, и позарился. С этой мы расписались. Не предупредила. Потом говорит:

— А ты что, старый хрен, думал я за тебя пошла на твои красивые глаза любоваться? Мивину на твою зарплату жрать? Мне нужно прикрытие, от милиции.

Перерыв кончился, зашли в офис. Это была длинная комната с множеством окон. Но все они выходили на глухую стену. Полумрак пытались разогнать тусклые лампочки.

Дело вели средних лет супруги. За шестьдесят семь гривен женщина выдала мне несколько папок с фотографиями и анкетными данными претенденток. Я тоже должен был заполнить анкету: где работаю, состоял ли в браке, количество детей.

 Был и смешной вопрос: стремлюсь ли я к сексуальной гармонии?

Я подумал — подумал и не ответил, как и на вопрос о вредных привычках. Девушку выбрал по фотографии, не читая анкеты. Лицо интеллигентное, умное, чем-то напоминает писательницу Маренину. Номер телефона за две гривны искал муж хозяйки заведения.

— Этот клиент закрытый, — сказал он.

— То есть?

— Да вы не волнуйтесь, я ей передам вашу анкету, если вы ей подойдёте, она позвонит.

Девушка позвонила мне через два дня, но на встречу не пришла.

— Что делать? — спросил я у мужчины.

— Будьте уверены, она приходила. Посмотрела вас издалека.

— Это та, с приветом? — спросила женщина. — Не переживайте, вы уже, наверное, десятый. Она же вся из себя такая интеллектуальная, цены себе не сложит. Выходит, я на интеллектуала не тяну. Да так оно и есть. На этот раз стал читать анкеты, все они были до одурения похожими. Выбрал единственную, которая как и я, не удостоила сексуальный вопрос ответом. Звали её Лидией.

К О Н Ь  В П А Л Ь Т О

Была она невысокая с круглым розовым лицом и тёмными волосами. Широкоплечая, крепкая, но вполне женственная. Однако что-то чудилось в ней от лошади. Что, я понял, когда она пошла со мной рядом, движения у Лиды были решительные и сильные, как           у коня. Я посмотрел на её коротко подстриженные ногти, на прожилки земли, въевшейся           в ладонь…

— У вас дача?

— У меня тридцать соток земли, десять моих, двадцать приватизированных. У нас на посёлке все прихватили кому сколько надо

— И как же вы с таким огородом справляетесь?

— Так помогают. И сын, и Вася.

— Кто такой Вася?

— Кормилец наш, конь. Тому огород вспахать, тому что привезти… И бензин не жрёт.

— Вы держите коня.

— И две козы, и поросёнка, опять же куры и утки. Вы когда-нибудь занимались хозяйством?

— Только в детстве у бабушки.

— Ничего, была б охота, научитесь, — решительно шагнула она в автобус, я за ней.

Лида владела белым домиком с голубыми ставнями и забором. Во дворе ходил конь — в одну сторону наматывая верёвку на столбик, в другую раскручивая. На спине мужское пальто.

— Что вы коня одели?

— Так у соседей работал, вспотел.

В доме она накрыла клеёнкой скатерть и выставила сначала холодное, потом борщ и жаркое. В графине водку.

— Вам бокал давать, или сразу стакан?

— Не пью.

— Да вы не смущайтесь, пить не грех, главное чтоб дома, выпил и на боковую.         У моего мужа работа была на людях, везде угощают. Станет домой добираться… Зимой               я встречать ходила, боялась под забором заснёт. Так он летом с моста свалился. Утоп.

— Замучились с алкоголиком?

— Ни, боже мой! Пьяный придёт, плохого слова не скажет, сразу спать. А утром как штык, на работу. Я за ним горя не знала, вот дом построили.

— Давно умер?

— Пять лет. С тех пор челноком зарабатывала. Ездили в Турцию за товаром. Как нагрузим баулы, нас за ними не видно. Сыну на учёбу скопила, газ провела, позапрошлый год — воду, прошлый — ремонт сделала. Красили, клеили обои сами, нормально?

Я похвалил.

— А на это лето у меня три задания было: одно уже выполнила — телефон провела. Осталось поступить сына в институт, да выйти замуж. Плохо в хозяйстве без мужика.

Это была замечательная женщина — прямая, правдивая и без комплексов. Таких делает работа на земле.

— Пошли, я тебе город покажу, — перешла она вдруг на «ты».

— Огород был её гордостью с толстыми сытыми стеблями картошки, со стройными рядами кукурузы.

— Чудо! — похвалил я.

За огородом зеленел луг, и блестела река.

— Что коня на травку не пускаете?

— Раньше и коня, и коз пасли, а сейчас сын сдаёт экзамены, а мне некогда, быстрей накосить травы.

Конь позволил себя потрепать по загривку, он тоскливо косился на зелёные просторы за огородом. Лида поправила на спине своего любимца пальто, потом и меня окинула хозяйским оком:

— Ну что, ты мне подходишь, только я сама решать не могу, надо тебя показать матери.

В том, что она мне подходит, женщина, видимо, не сомневалась.

— Пошли в дом, позвоню матери.

— Иди, я с конём пообщаюсь.

Вася уныло шагал по кругу, земля у него под ногами курилась.

— Что, привязали тебя, беднягу? — я посмотрел на калитку в огород, открыл её,             и как-то не думая, отвязал коня. Но он не побежал к калитке, а перемахнул через невысокий забор.

«Сейчас станет пастись в кукурузе», — забеспокоился я.

Однако Вася пролетел галопом прямо на луг. Пальто осталось во дворе.

«Что я наделал? Простужу коня». И вообще, что я здесь делаю? Подал надежду хорошей женщине, нашкодил в хозяйстве… Ведь я не хочу на ней жениться…

Я вышел на улицу и быстрей, быстрей зашагал на автобусную остановку. Мне казалось, что она за мной погонится. Но она, должно быть, погналась за конём.

М А Д А М  Г Е П А Р Д

В брачное агентство я попал только через полгода. Меня потащил на банкет Павлик, он был хроническим холостяком, но женского пола не чурался.

Пришли в разгар веселья. Весело поблёскивала в бутылках водка, пятеро мужиков за столом тоже были навеселе. Закусывали окорочками с домашних кульков. Куда подевались наши деньги? В зале танцевали, как говорила моя бабушка, «шерочка с машерочкой». Павлик разбил такую пару, я поплёлся к сидячим местам у стены. Мимо проходили существа в нимбах локонов с радужными крылышками платьев. Лица были независимыми: « я пришла сюда потанцевать и точка». Только в глазах таилось тоскливое ожидание.             Но ожидать было нечего. Мне стало их жаль.

Вальс сменила монотонная индийская мелодия, все столпились возле сцены.             На помосте танцевала молодая женщина в сари — широкобёдрая, но гибкая, с небольшим, но не плоским животом, с большой грудью. Босые ноги отбивали такт, задвигались голова  и плечи, бёдра выписывали круги. Порой танцовщица на мгновенье застывала                            в причудливой позе.

— Это полупозиция «Камасутры», — сказала женщина у меня за спиной.

— Почему полупозиция?

— Потому, что второй половины нет.

Второй половины здесь не было ни у кого. Потенциальные партнёры съели закусь, но водка призывно поблёскивала, так что вскоре они рисковали занять единственную доступную им позицию под столом.

— Превосходная в индийском стиле фигурка! Вы не находите?

Я взглянул теперь уже внимательней на свою соседку. Меня поразили её глаза без грима и такие прекрасные! Взор, проникающий до самой глубины сердца!

В зале снова начались танцы, Павлик метался от одной дамы к другой, но охватить всех не мог. Я снова поплёлся к стульям, слишком большой выбор меня пугал.

Теперь женщина с прекрасными глазами в шубке под гепарда, наброшенной на плечи, стояла у двери. Меня поманила пальцем, стоящая с ней рядом, хозяйка заведения.                 Я подошёл.

— Вот, Марго, знакомься, приличный молодой человек. Надеюсь, он пригласит тебя танцевать.

— Мы уже почти знакомы, — улыбнулась гостья, и я понял, почему поэты сравнивают зубки прелестных женщин с жемчугами.

Незнакомка сбросила шубку на руки приятельницы, и мы внедрились в поток.

— Я сюда хожу ради Сары, - сказала женщина, — она закончила курсы индийского танца и бесплатно выступает у Кристины на банкетах. Кристина её называет Сари.

Я танцевал, глядя в ясные глаза женщины, было в них что-то ангельское.

— Вы не против уйти отсюда? — вскоре сказала моя партнёрша.

Пока Марго ходила за шубкой, я заметил некое несоответствие — у неё была довольно крупная фигура и маленькая головка. Но полнотой она не страдала, наоборот, тело казалось мускулистым и собранным. На улице её стройные ноги в капроне и лодочках вскоре стали отбивать чечётку. Мороз крепчал, необходимо было искать укрытие.                      Я прикидывал, хватит ли моей наличности на ужин с такой шикарной дамой.

— Ну, рестораны, я думаю, не лучший вариант, — сказала она.

Я облегчённо вздохнул.

— К себе я пригласить не могу, эта сволочь вышвырнула меня на улицу…

«Что сталось с её лицом?» На миг оно превратилось в звериную маску. Нет, это игра теней от фонаря!

— Поехали ко мне, — сказал я.

— Покупать ничего не надо, вот! — она распахнула сумку. Там была сухая колбаса, окорок и даже икра в баночке.

У нас дома гостья потребовала тарелки и всё на них красиво разложила.

— Пригласи родителей.

Родители отказались, тогда она всего понемногу им отнесла. В её сумке была                  и бутылка, но я после своего печального алкогольного опыта, отказался.

— Правильно. Я тоже не пью, спрячем для гостей. Я сразу догадалась, что ты сухой. Можно перейти на «ты»? Кстати, сходим завтра за моими шмотками?

Я согласился.

Несмотря на элегантный вид, лексика выдавала её поселковое происхождение.

— Не бойся, муж не станет хватать за грудки. Он просто выставит за дверь чемоданы. Он вообще душка, это всё его стерва жена, — на последних словах её лицо исказилось злобной гримасой.

— Что-то я не пойму, ты его жена, или кто-то другой?

— Конечно я. Разве эта халява годится ему в жёны? Представляешь, на талии три складки жира, вернее две складки и грудь. Хоть три лифчика одевай. Помнишь, свинью на пляже в «А ну, погоди»? А зад острый и тоненькие ножки с копытцами. Согласись, разве это жена для бизнесмена? Встречи, фуршеты… Я сразу смекнула, когда она зашла к нам                в офис.

«Почему я решил, что у неё красивые глаза? И её зубки – жемчуга острые, как кинжалы! Как её зовут? Она, кажется, не представилась»?

— Простите, забыл ваше имя…

И тут я заметил на сумке гостьи металлическую пластинку с инициалами: «М.Г.».

— Мадам Гепард?

— Вы сравнили меня с этим замечательным животным? Гепард — успешный хищник.

Вы тоже?

—Все люди либо хищники, либо жертвы, выбирайте, что вам подходит. Меня зовут Маргарита. Кстати, где вы работаете? — выражение её лица было столь милым, что я

невольно рассказал о своих злоключениях.

— А всё оттого, что ты хотел выполнять свои обязанности. Какая аномалия.

К этому времени мы поужинали и просто сидели за столом. Марго вздохнула:

— В наследство от Советов нам досталось очковтирательство — вы делаете вид, что нам платите, мы делаем вид, что работаем. Ничего, я неплохой секретарь – референт, со знанием компьютера и английского, от него я, конечно, уйду, но без дела не останусь. Мы ещё подыщем достойную тебя работу.

Гостья собрала посуду, я пошёл за тарелками, на которых ели родители.

— Как тебе гостья? — спросил я мать.

— Хитрозадая, — притишила она голос.

Маргарита вымыла посуду, украдкой разглядывая кухню. Службы она разглядывала уже откровенно. Видимо я казался таким лохом, с которым и хитрить нечего.

— У тебя в шифоньере много лишних тряпок.

«Успела заглянуть», — подумал я.

— Ничего, шифоньер мы заменим стенкой…

— Мы?

— Ну, я буду к тебе приходить, помогать по хозяйству, — нашлась она.

Сколько искренности было в лице этой красивой женщины! Как просто она держалась, несмотря на элитный облик и французские духи!

— Ну, время уже позднее, где у тебя чистые простыни?

«Она что, собирается здесь спать? Со мной на одном диване»? — я снова учуял запах хищника.

— Маргарита, вы собираетесь остаться на ночь?

— А где мне спать? Меня мой благоверный выгнал. Пока я ездила к сестре, эта стерва к нему вернулась и поменяла замки!

В который раз я увидел, как изменилось её лицо. Это напоминало один фантастический фильм, где порой с инопланетян сползала земная оболочка, обнажая их иную сущность.

— Мне скольких трудов стоило выставить его супружницу к матери… — злобно сверкнула она глазами.

— Но где-то вы жили до того, как вытряхнули соперницу из её дома? Наконец, у вас есть друзья, существуют гостиницы…

— Может вас испугали мои высказывания о хищниках? — на её лице заиграла очаровательная улыбка, — это была шутка. Я пересказала расхожее мнение. Есть у вас раскладушка?

Нехорошо выгонять женщину на ночь глядя, можно самому устроиться на раскладушке в комнате родителей, но я чувствовал, что если разрешить ей положить на возок лапку, вскоре там будут все четыре — мягкие, ласковые, но с острыми коготками.            Я вызвал такси, и чуть не силой запихнул её в шубку.

«Фу! Больше я в это агентство ни ногой»!

Т Ы Х О, Т Ы Х О Д У Н А Й В О Д У Н Э С Э

Когда Павлику надоели мои жалобы на одиночество, он сказал:

— Хочешь адресок?

Адресок был номером телефона девушки.

— Вам Вику? Значит так — приходи, я должен на тебя поглядеть.

Свидание состоялось на скамейке возле их дома.

— Ага, чтоб ты пил, или кололся не видно, где работаешь? — это был её отец. — думаешь жениться, или просто так?

— Мы с ней ещё не знакомы, - напомнил я.

— И то так. Ну что, ей уже двадцать восемь, ладошкой не затулишь. Только дай слово, что будешь остерегаться.

— Стать отцом я пока не планирую.

 —Да чтоб возвращалась до темна, а то бабка переживает. Мы с ней девчонку сами растили, мать родами умерла.

Дурочка оказалась чуть ниже меня, отяжелевшая в бёдрах. Лицо детское круглое, нос пыпочкой и большие наивные глаза.

— Меня зовут Вика, несмело протянула она руку. А тебя как? Батя разрешил мне пойти к тебе в гости.

Пока я возился на кухне, девушка вынула из сумки заготовку мужской рубахи,                и стала вышивать крестом манишку.

— Подарок отцу?

— Не, я работаю в фирме надомницей.

— И сколько стоит такое удовольствие?

— Тысячу.

— А тебе сколько перепадает?

— Не знаю, — она равнодушно пожала плечами.

— То есть?

Но Вика знала только свою зарплату. Зато оживилась, когда я похвалил её работу.

— Меня бабушка научила. После войны была мода на вышивку крестом.

— За работой девушка напевала украинские народные песни. Я слыхал из кухни её славный голосок.

— Песен тебя тоже бабушка научила?

— Она всегда поёт. Есть готовит — поёт, убирает — поёт, гладит — поёт, я ещё           в детстве все песни знала.

— У тебя хороший голос.

— Не, батя говорит — не сравнить с бабушкой, у неё оперный.

— Когда я накрыл на стол, Вика спрятала вышивание и с аппетитом поела. Из-за постоянного шитья, сидела она несколько сутуло.

В начале знакомства меня смущал «адресок», что было у неё до меня? Теперь начало казаться — ничего. И вообще, знает ли она об отношениях полов? Но, когда я отнёс на кухню посуду, то увидел её на диване полураздетой. Платье аккуратно висело на спинке стула.

— Посмотри на мою рубашку, это называется комбинацией, бабушка ещё маме шила. Из настоящего батиста. Видишь кружева и прошвы, не синтетика, настоящие. Пощупай, какие мягкие! — Вика положила мою руку на упругую, под мягким кружевом, грудь. — Представляешь, если б я тебя не встретила, мне некому было б комбинацию показать! Не могу же я в ней ходить по улице.

Викино стремление к близости было простым и естественным, как у животного.           От неё веяло чистотой.

Когда солнце стало клониться к западу, мы уже снова сидели за столом.                     Я предложил:

— Пойдём, прогуляемся.

— Куда?

— Ну, в парк.

— Мне скоро домой, — Вика вынула колоду карт, — ты в дурачки умеешь?

— В детстве играл.

 Она умела лучше, и каждый раз выигрывая, радовалась.

— Что ты делаешь по вечерам? — спросил я.

— Когда смотрю телевизор, когда читаю. Вот! — она вынула из своей вместительной сумки книгу. «Вражда и любовь», над заголовком целовалась пара.

— А в карты тебя кто учил?

— Мы с батей по воскресениям играем, когда сериала нет. А бабушка печёт пирог. Как попьём чай с пирогом, играем втроём. Я больше втроём люблю.

На следующее воскресение Вика подарила мне пять кусков мыла. Они были упакованы в квадратики атласной бумаги с изображением цветов и фруктов.

— Ты ограбила парфюмерную лавку? — удивился я. — Откуда богатство?

— Из комода. Бабушка бельё перекладывает для запаха.

— Боюсь, она тебя отшлёпает.

— Нет, она меня не бьёт, — ответила Вика серьёзно, — я ей мыло сама дарю, бабушка не любит дезодорантов. Сегодня она печёнку жарила, на разогрей.

Пока я возился на кухне, гостья снова вышивала, до меня долетала песня:

— Тыхо, тыхо Дунай воду нэсэ,

А щэ тышэ дивка косу чэшэ…

После обеда я подарил Вике шоколадку, а она два конфета «Мишка» моим родителям.

— У меня пока денег нет, я из бабушкиной сахарницы вынула.

И снова она лежала на моём диване в комбинации с прошвами. Девушка не пользовалась дезодорантом, но от всего её облика веяло опрятностью.

Ещё во время обеда Вика начала пересказывать прочитанный роман. Потом ненадолго прервалась и, поднявшись с постели, продолжила. Мне припомнилась Фуонг            с «Тихого американца» Грина.

— Возьми! — протянул я ей томик Вальтера Скотта.

— А я «Вражду и любовь» кончила, думала на книжный рынок идти. Ты будешь мне всегда давать? — разглядывала она мои запасы на стеллажах. Потом похвастала новенькими в разноцветных блёстках часами.

— Батя подарил.

Игра в карты на этот раз не сложилась, быть может, Вике показалось скучно играть  с таким слабаком как я.

— Расскажи лучше о себе, попросила она.

Я, в меру сил, изложил основные вехи своей жизни. Девушка слушала, как занимательную сказку. Сказка была невесёлой. Зато Викины большие глаза излучали тепло и сочувствие. Перед уходом она постояла немного перед дверью родителей, затем пошла показывать им новые часы.

Получив зарплату, Вика принесла заготовку под мужскую рубашку с начатой вышивкой.

— Это для тебя, — сообщила она радостно.

— Я не могу принять такой дорогой подарок.

— Мне для тебя не жалко, — объяснила она, — потому, что ты хороший. Ты бате тоже понравился.

— Не пью, не колюсь, что там ещё через «не»?

—Неправда, ты вообще хороший.

Что значит «вообще» я не уточнял.

Вышивку Вика начала бледно-зелёными и голубыми нитками.

— А почему не традиционное красное с чёрным?

— Ты сам чернявый, тебе светлое больше пойдёт.

— Я понял, что отказываться от подарка бесчеловечно.

Теперь Вика развлекала меня пересказом Вальтера Скотта.

Узнав о рубашке, мать подарила Вике серёжки с янтарём. Думаю дома, она стразу бросилась их показывать бабушке и бате.

— Почему ты побросал своих жён? — спросила девушка за обедом.

— На самом деле жёны меня бросили

— Почему?

Я задумался, потом вспомнил Сашину тётю Раю.

— Потому, что я сам не знал, чего хочу.

— А со мной знаешь?

Я усмехнулся:

— С тобой знаю.

— А за что ты меня любишь?

По-видимому, секс Вика отожествляла с любовью. Она смотрела на меня в своём душевном покое ясными, правдивыми глазами. В какой оранжерее её вырастили? Ведь она ходила в обычную школу.

За что ты меня полюбил? – повторила девушка.

Я припомнил своих хозяйственных жён:

— За то, что ты не умеешь готовить обеды.

— Бабушка говорит — если я не научусь, на мне никто не женится. Ты на мне женишься?

— Нет.

— Почему?

— Устал жениться.

— Но у тебя было только две жены.

— Практически три.

— Батя тоже сказал, что ты на мне не женишься, но ведь можно жить просто так?

Я посмотрел на её милое детское лицо.

— Ты кого-нибудь обманывала?

— Нет. А зачем?

Действительно зачем? Ведь можно жить просто так без хитрости. Но врут, ещё боясь наказания.

— Тебя били в детстве?

— Не. А зачем?

Но хочу ли я жить «так просто»? Я смотрел в окно на дальний закат.

Она снова вышивала, согнувшись над столом.

— Тыхо, тыхо Дунай воду нэсэ,

— А щэ тышэ дивуа косу чэшэ…

Я увидел Дунай с красными бликами заката, на берегу Вика, распустив русую волнистую косу, чешет её старинной деревянной гребёнкой. И мою душу посетил покой, почти такой же,  как когда-то с Инной. Только я был уже другим.

На следующее воскресение Вика снова порадовала меня пересказом Вальтера Скотта. Ничто женское ей не было чуждо — она описывала фасоны платьев, убранство замков и пылкие объятия рыцарей. На этот раз она долго не одевала платье. Думаю, не затем чтоб я полюбовался её стройными ногами и крутыми бёдрами, а чтоб оценил уже другую с золотыми кружевами комбинацию.

— Бабушка сшила? — спросил я.

— Что? — Вика лежала и улыбалась.

— Чему ты улыбаешься?

— Я мечтаю.

Можно было спросить о чём, и она бы сказала, но что-то должно быть у человека своё, какой-то уголок души, потому я снова подошёл к окну на закат. Там далеко за полями и лесами стоит засыпанный снегом бабушкин дом. Её давно нет, но летом родители живут  в её доме, обрабатывают огород, и я езжу к ним на отпуск.

В детстве все каникулы я провёл у бабушки. Мы с нею пасли коз, обрабатывали огород, и носили из лесу шишки. А в зимние каникулы я уходил в лес на лыжах. Вике не подойдёт такая жизнь, она равнодушна к природе и хочет провести её в городских клетушках. Или может, я убеждаю себя в этом? Мать собирается в сельской школе найти для меня место учителя истории, а заодно и подходящую кандидатуру холостой учительницы.

— Которой я, может, и не подойду, — говорю я.

— А что выйти замуж за тракториста лучше? Какие там ещё женихи?

— И потом, ты знаешь, как мне работалось учителем.

— А что, ты собираешься на всю жизнь остаться сторожем с университетским дипломом? Да они перед тобой плясать будут, чтоб ты осчастливил их захудалое заведение!

Вика улыбалась, лёжа на диване. «А её куда, выбросить за борт»? — думал я — экзюпери писал: мы ответственны за тех, кого приручили. Что-то в этом роде. Но, может,          и она воспринимает наш союз, как временный? Может, видит себя дамой в кринолине, перед которой рыцарь склоняет колени? Сколько людей живет вместе по-чёрному, мечтая         о настоящей любви!

Я смотрю как садится солнце за пушистые деревья, за белые крыши домов, и всё ярче, всё оранжевеё разгорается закат, как на рождественской открытке…